Миссионерское слово Пастыря.
Опять заснули пальцы в розетку. Вернее, не опять, а снова.
Знаете, что вспомнил?
У нас съемка была в Церкви Семи Ран для фильма “Последний город”.
Готовимся к съемкам, и, тут как тут нарисовался глава епархии, наша Звезда Восьмиконечная – Архиепископ Майкл Александрапольский. Нарисовался и смотрит на меня как – то неоднозначно. Я знал, что сейчас наверняка скажет что – нибудь концептуальное, поэтому решил его опередить, и спросил:
- Хотите запретить съемку?
А он говорит: - Тебе все позволено – с тобой разговаривать невозможно!
Запретим тебе что – то – нам всем конец придет!
Есть такие гюмрийские нюансы, которые вам не понять, друзья мои!
В Александраполе, почти в каждом заведении у меня есть свое забронированное место. У меня же в городе статус Владимира Высоцкого.
И вот спускаюсь по улице Кирова, захожу в кафе, а на моем сидит Архиепископ с какими – то гостями.
Это определенным образом оскорбило мои чрезмерно хрупкие религиозные чувства. А вы прекрасно знаете, что я с детства экстремально религиозен.
Теперь, Архиепископ сам меня меня опередил, и говорит: - Знаю, что сел на твое место, поэтому могу уступить. Просто, других свободных мест не было.
Говорю: - Сидите, сидите! Мое место в верхнем Иерусалиме.
Он со мной разговаривает на “ТЫ”, а я с ним на “ВЫ” – и это правильно. Я его терпеть не могу, но всегда обращаюсь на “Вы”
Такие тончайшие субстанции как файм и дырки в носу не вырабатываются с годами: с этим рождаются и умирают.
Тоже самое касается таланта, вкуса, сорта и породы.
Также и сегодня будем мыслить катастрофически глобально.
Я не хотел бы слишком долго останавливаться на грядущем праздничном концерте, по случаю 35 летия 25 тысяч погибших во время землетрясения, ибо в Александраполе коллективное посещение общественного сортира – это культурное событие намного большего масштаба, чем любой концерт, премьера фильма, презентация книги, открытие выставки в Ереване.
Это даже не стало информационным повод, и даже, говоря на языке профессиональной кинодраматургии, инициирующим событием.
Просто вспомнил.
Человеку свойственно вспоминать. От животного человек отличается только памятью.
А писателю и режиссеру ничего не надо выдумывать:
ему надо всего – лишь вспоминать.
Один итальянский журналист спросил у Тонино Гуэрры по поводу великого фильма: “АМАРКОРД”: - Меня всегда занимало, кого больше в Амаркорде: режиссера Феллини или сценариста Гуэрры?
Тонино Гуэрра ответил: - Это неправильный вопрос.
Гуэрра – то, что написано на бумаге, а Феллини – это, что “написано” на полотне экрана.
Само название AMARCORD на первый взгляд означает:
Я ВСПОМИНАЮ. Но это на диалекте городка Римини, откуда и Феллини и Гуэрра.
На литературном итальянском, который великий, но, к сожалению, уже покойный Данте Алигьери, охарактеризовал как Bel parlar gentile, я вспоминаю будет:
Io Mi ricordo.
Здесь мы используем сразу два местоимения:
Io – это личное местоимение в первом лице, единственном числе.
Mi – притяжательное местоимение, тоже в первом лице, единственном числе.
К ним мы добавляем и склоняем неправильный глагол:
RICORDARE, что в переводе на церковнославянский означает:
ВСПОМИНАТЬ.
Однако, в итальянском языке местоимения можно опускать, поскольку от спряжения глаголов уже ясно от какого лица и в каком числе идет речь.
Например, мы вспоминаем- это уже у нас получается:
Noi ci ricordiamo.
Мы вспоминаем.
Я это подчеркиваю, поскольку речь уже идет о коллективной памяти.
Но суть в том, что в слове AMARCORD заложены сразу три слова. Вернее, корни елых слов.
Это же интересно.
AMORE – это любовь, AMARO – горький, CORDA – нить.
В результате, мы получаем:
“Нити горькой любви, связывающие автора с прошлым”
AMARCORD.
Феноменальный успех, теперь уже бессмертной Александрапольской Трилогии: Похороны моей Звездочки – Телефон Бабо – Зеркало городского киномеханика, как раз, заключается в том, что я всегда был под очень сильным влиянием фильма “Амаркорд”
Хотя, в Италии убеждены, что писатели и кинематографисты не могут избежать влияния этого фильма.
Не скрою, что в контексте трилогии, у меня есть три влиятельных фильма:
“Амаркорд” Федерико Феллини,
“Рокко и его братья” Лукино Висконти.
“Зеркало” Андрея Тарковского.
Пользуясь случаем, обращаюсь к дебильной профессуре армянских кинематографических вузов, коих развелось как собак нерезаных, дабы они заставили своим студентам посмотреть эти три фильма, чтоб они выросли и стали людьми, а не овцами и баранами как их преподаватели. Тем более, что эти преподаватели тоже 24 часа в сутки висят на моей странице, как и секретариат союза писателей и кинематографистов.
Кстати, их что – то давно не видно. Совсем исчезли с радаров.
Главным образом, имею в виду, эту вашу пурпурную розу Еревана, торжествующего крестьянина в белых бриджах с завязками внизу, председателя союза кинематографистов Третьей Республики – Арутюна Хачатряна.
В последний раз вышел на аккумулирующую публику во время открытия колхозного капустника для маргинального бомонда и испорченной богемы – “Золотой абрикос”.
И что характерно, вышел во френче, с красным бантом на груди. Маленько интеллекта на колхозом рыле – и вылитый Троцкий, царство небесное, Лейба Давидович.
Вот, как раз в Ереване есть памятник Араму Хачатуряну на одноименной улице. Вылитая Клара Цеткин.
Особенно, прическа.
При глобальном Совке от армянских пыльных скульпторов Культпросвет периодически требовал Девушку с веслом, что было весьма неплохим тренингом, ибо мастерство всегда надо отшлифовать.
А вы еще не знаете, как я рисую, друзья мои!
Я же закончил очень серьезную академическую художественную школу имени Меркурова, не менее царство небесное, Сергея Дмитриевича.
А вы были в курсе, что Меркуров по материнской линии двоюродный брат Георгия Гурджиева?
Они же александрапольские греки – урумы.
В своей жизни отец Гурджиева дал сыну всего один совет.
Это было у нас во дворе, напротив Церкви Всеспасителя.
Он указал сыну на церковь и сказал:
“Хочешь потерять веру – дружи со священником!”
Почему он так сказал?
Потому что, многие вещи в этом большом и добром мире строятся и делаются на Вере – без брокерских услуг служителей культа, то бишь обезьян в рясах.
А почему он указал именно на эту Церковь, если в Алекполе было много других церквей?
Потому что, Церковь Всеспасителя – это один к одному копия Кафедрального Собора Ани – древней столицы Армении, города тысяча и одной церкви.
Дело было в том, что справедливый Манук и Антигенц Тадевос, которые построили эту церковь, – они не были зодчими, архитекторами. Они были александрапольскими вольными каменщиками в белых фартуках.
Вот Айвазовский никогда не писал море с натуры.
Он рано утром просыпался, отправлялся на морской берег, часами сидел в кресле, смотрел на море – и все запоминал.
А потом уже возвращался в мастерскую и писал это самое море.
Александрапольские каменщики тоже каждое утро на фаэтоне добирали до Ани – часами смотрели на Собор. Потом возвращались в Александраполь и строили эту Церковь.
Во время землетрясения 7 декабря 1988 года, ни одно здание, ни один дом, построенный александпапольсками каменщиками не был разрушен. Кроме этой церкви: она была разрушена.
К Седьмому Декабря у меня двойственное отношение.
Сугубо протокольно, в моем личном календаре Седьмое Декабря числится как – День усиленного питания армянского правительства.
Любое армянское правительство, начиная с 1918 года, с Первой Республики, в течение всего советского периода, а потом и виде банановой республики в границах кремлевского Гетто, и по сей день – жрать человеческую еду, и при этом умудриться над едой не чавкать как свинья – научились в Александраполе – Ленинакане – Гюмри.
А в моем личном календаре это очень светлый день.
Потому что, это единственный день в году, когда я на Городских кладбищах № 1 и № 2, встречаю очень много людей из раньшего времени. Причем, как живых, так и усопших.
А в обычные дни там жизни гораздо больше.
Я же книги пишу в основном на кладбищах. Дома всего – лишь набираю текст на компьютере.
А жизни намного больше, потому что на могильных плитах портреты, имена, фамилии людей – знакомых, родных, близких, соседей, родственников – уже намного больше, чем в реальной жизни.
Я могу два часа торчать на Александровской улице или на Кирова, и кроме жертв Третьей Республики никого не увидеть.
Когда я был маленьким, и когда оба моих деда брали меня за руку, и мы шли по улице Кирова – то, эту улицу мы мы пересекали за несколько часов. Потому что, они на каждом шагу останавливались, здоровались с людьми – и очень долго разговаривали.
А нынче большинстве этих людей находятся на городских кладбищах. Поэтому, мне там невыносимо комфортно.
И хорошо работается.
Я не верю в их смерть.
Не верю, потому что, в отличие от текущей культуры, которую преподносят вам армянский дебильный истеблишмент, маргинальный бомонд и испорченная Богема, у меня есть уважение к смерти.
При других обстоятельствах, и если бы я был в другом положении, то этот торжественный, праздничный концерт, как очередное издевательство и плевок на могилы 25 тысяч погибших во время землетрясения, я бы воспринял по другому, и вы прекрасно знаете, чем бы это закончилось.
Опять повестки, суды, прокуратура.
Опыт порнографического ералаша “Землетрясение” черножопой жертвы белокаменного аборта, московского дурика – Сарика Андреасяна – налицо.
Но теперь у меня другой статус, другое положение.
Кривлянье ереванской, окопной Мосеррат со сгущенным патриотизмом в заднице модели “Камень мельницы” – это не моего ума дела.
Есть такая песенка, с душераздирающим текстом:
На Востоке танец живота танцуют,
Чай зеленый пьют,
А Ереван кайфует.
В Александраполе подобные песенки не исполнят даже в сортире городского автовокзала.
А в Ереване эту песенку исполняли не где – нибудь, а на сцене концертного зала “Арам Хачатурян”, а питомник обезьян “Второй Канал” зоопарка Армянское телевидение, это выдало в эфир на Новый Год.
Первого января был в гостях, а там телевизор работал.
Краем глаза смотрю, и вижу, что интерьер, сцена – очень знакомы. Когда показали зал общим планом – там цветы, аплодисменты, которые плавно переходили в овации, тогда и понял, где Ереван кайфует.
И не нашлось ни одной овцы, ни одного барана из отары “Союз композиторов Республики Армения”, который бы сказал:
“Суки, вы что творите? Это же все – таки концертный зал Арам Хачатурян!”
Поэтому, однажды этот ваш Нептун – водолаз, Аполлон – манускрипт – Косой Левон Тер – Петросян публично заявил:
“Вы слишком высокого мнения о себе. С чего вы взяли, что армяне доросли до того уровня развития, что им вдруг понадобилась Опера?”
Ко мне приехали гости из Германии -немецкие кинематографисты. Помимо всего прочего, они изъявили сильное желание посетить могилу Сергея Параджанова и мемориальный комплекс Геноцида – Крепость ласточки.
Сначала поехали в Пантеон имени Комитаса.
У меня возникли какие – то опасения.
А там торчит какой – то сотрудник в виде завхоза Пантеона.
В Европе сотрудники кладбищ ходят в спецодеждах. Аккуратные, подтянутые.
А тут стоит амбал – атомная частица электората республиканской партии, стоимостью в 20 баксов – и в шлепанцах и сомбреро, в дырявой и майке и огромным животом – и шлангом газон поливает.
А городничим Еревана тогда был дистрибьютер отцовский крови – Тарон Великолепный. Провинциальный аналог преподобного Рамзана Кадырова.
И вот говорю этому амбалу: - Спасибо и на том, что газон поливаешь! Давно здесь не был.
Последний раз, когда приехал сюда, здесь был полный свинарник.
Он как – то по пролетарски воодушевился и говорит: - Вы что? теперь здесь все по – другому! Дай Бог здоровье Тарону! После того, как здесь похоронили его отца, он такой порядок навел! Даже свет провел, фонари поставил. По вечерам очень красиво!
Говорю: - Ну – ка, заткни фонтан, служивый! А то, что здесь лежат Комитас, Арам Хачатурян, Мартирос Сарьян, Александр Таманян, Аветик Исаакян, Ованес Шираз, Уильям Сароян и другие цвета Нации – они двух проводов и фонарей не заслуживали?
Уставился на меня, как баран на новые ворота.
Ничего не понял.
Сели в такси и говорю извозчику: - В Цицернакаберд!
Теперь он уставился на меня как тот же баран на новые вороты и спрашивает: - А где это?
Говорю: - Не знаешь, что ли? Это известный кабак Лфика Сямо!
Так обрадовался.
Говорит: - Сразу бы сказал: ресторан Парвана!
Говорю: - Это сейчас называется Парвана. При коммунистах назывался Цицернакаберд. Там еще ярмарка есть. Турецкие шмотки продают по субботам и воскресеньям. Вокруг вечного огня!
Одним словом, указал ему праведный путь, доехали до Крепости Ласточки, а он обиделся.
Говорит: - Зачем ты так жестоко, дядя? Я только из армии вернулся и город плохо знаю. Сам из района.
Спрашиваю: - Из какого района?
Сказал: - Из Армавира. Октемберяна.
Я вежливо поинтересовался: - И почем нынче в Октемберяне туфта – марихуана?
Обиделся. На себя взял. Думал, его имею в виду под туфта – марихуаной.
А я его и имел в виду.
На прощанье сказал: - Где Крепость ласточки – не знаешь, а где ресторан Парвана – знаешь! Значит, часто там бываешь!
Таксист: - Нет, что ты? Клиентов часто вожу, поэтому знаю! А для меня – там очень дорого!
Говорю: - А ты поднимись на крепость ласточки. Хоть раз в жизни.
Там все бесплатно! В этой стране смерть ничего не стоит, сынок! Поэтому, и уважения нет к смерти.
Больше всего я не хотел, и не хочу надеть пробковую каску британского колонизатора, отпустить бороду, как Миклухо – Маклай, и в своей собственной стране стать миссионером.
Вашу летопись, друзья мои, я обессмертил в Новой Трилогии:
Колесо красного велосипеда – СпокуZа – Железный Купол.
А все эти книги – предсказания.
Там как раз есть очень большой эпизод про ваше неуважение к трагедии, к этой самой смерти.
В контексте сегодняшнего дня, этот эпизод тоже оказался пророческим.
Там даже глава есть “Конец сказки таджикского дворника”
Это глава о том, что в скором времени русские должны были бродяжничать под заборами Еревана.
Когда я закончил книгу, они еще не бродяжничали.
Бродяжничать начали тогда, когда Новая Трилогия вышла из типографии.
Ведь широким слоям трудящихся широко известно, что хороший писатель всего – лишь пишет хорошие книги.
А большой писатель предсказывает будущее.
Сегодняшний дебильно – пафосный ажиотаж вокруг этого идиотского концерта в Ереване, не входит в сферу моих предсказаний, поскольку повторюсь, в Ереване издевательство над памятью погибших во время землетрясения – это не прихоть отдельно взятых персоналий, а целая государственная политика.
Вся Третья Республика построена на издевательстве над жертвами землетрясения, поэтому Господь вас наказал, а мой родной город – царский Александраполь – процветает.
И в Новой Трилогии эта летопись подкреплена математическими формулами.
А в чем был смысл того большого эпизода?
Я больше верующий, хотя бы как правнук мятежного монаха, чем все армянские обезьяны в рясах: от последнего дьякона до католикоса Бармалея № 2.
Поэтому, 23 апреля 2015 года, буквально за сутки до Столетия Геноцида, как религиозный человек я ожидал совсем другое.
23 апреля 2015 намечалась канонизация всех жертв Геноцида и причисление их к лику Святых.
Вы любите стонать под каждым забором, что первым приняли Христианство, а в Христианстве ничего не понимаете.
Канонизация полторы миллиона жертв – это гигантское таинство, которое требует личной сопричастности.
Почему?
Потому что, эта трагедия коснулась каждой семьи.
Честно говоря, мне казалось, что в этот день, 23 апреля 2015 года, в 19.00 в Эчмиадзин из Еревана люди пешком пойдут.
Потому что, повод для такого паломничества невероятно сакральный.
У меня в этот день были съемки в Эчмиадзине, и я увидел совершенно другое.
Обряд таинства канонизации должен был совершится на открытом Алтаре.
Я рано поехал и увидел, что какие люди на каталках, тачанках тащат ящики с минеральной водой, кока – колой, с какими – то шоколадными батончиками.
Снова сработала логика армянского торгаша, лавочника и бакалейщика.
Намечается какое то мероприятие, и,, наверняка здесь скоро будет много народу. Можно выгодно загнать товар.
А “мероприятие” – это причисление к лику святых полторы миллиона человек.
Когда вернулся в Ереван, то обнаружил, что ни один кабак, хотя бы ради приличия, даже музыку не включил. В том числе, арабскую и турецкую.
Что это значит?
Это значит, что за неуважением к смерти всегда наступает процесс коммерциализации смерти.
А Геноцид и Землетрясение для вас были коммерческими брендами. Так говорю, поскольку это тоже государственная политика, которая содержится на ваши налоги.
Я себя не считаю, потому что не плачу налоги.
Не та культура, не то воспитание!
Поэтому, грядущий цирк – шапито в Ереване, у участием клоунов и обезьян – для меня это не повод для предсказаний.
А на самом деле, ситуация очень простая.
Про такие ситуации моя прабабушка Звездочка говорила:
“Рана только своему хозяину причиняет боль”
А это – наши раны, наша боль – и никого больше это не касается.
Визуальное этому подтверждение грядущее, очередное, уже тридцать пятое по счету Седьмое Декабря.
Из Еревана приедут какие – то правительственные ганоны и минетчицы, и во дворе, где я вырос, и где прошло мое детство, будут ерзать задницами о мемориальный монумент, разноцветными венками. В это же время, на городских кладбищах каждый хозяин своего покойника будет стоять над головой своего покойника – и ему будет глубоко по хй какой ереванский грызущий перец придурок, под каким забором какого цвета венок будет класть.
Любому хозяину покойника, в том числе и меня, уже целых 35 лет глубоко все по х*й.
Именно благодаря этому мы выжили – и довольно упитаны.
А в Ереване, в этот день, кроме концерта могут и праздничный салют с фейерверком устраивать.
Лично я этому буду очень рад.
Для меня это очень светлый день.
ЭПИЛОГ
Когда я в моей любимой Италии я декламирую Данте на итальянском, то итальянцы не верят, что я – не итальянец.
Допустим.
Nessun magior dolore,
che ricorderai girni felici nella miseria.
Это требует особой интонации, особого произношения.
Тембр голоса должен быть глухим, как ком в горле.
Великий Данте здесь говорит:
Нет большего мученья,
чем вспоминать былого счастья быт в дни бедствия.
И снова AMARCORD, и снова нити горькой любви, связывающие Автора с прошлым.
На детской фотокарточке ленинаканский Новый Год.
Проводили 1977 год, и встретили 1978 год.
Я тогда учился в первом классе.
До землетрясения осталось ровно 10 лет.
Это единственное, что я не смог предвидеть.
