«Монастырский крест» — родовое имя большой семьи. И история о том, каково было нести этот крест сквозь советскую действительность. О том, как он цеплялся за декорации эпохи, мешал идти, выпирал в стороны и привлекал внимание. Но не был брошен, разве что спрятан в конце концов — на память.
Противостояние внутренней веры и демонстративного безверия включается на первой странице: жанр произведения, «советская сага», обозначен самим автором. И это не только о календарных рамках книги, действие которой охватывает куда больший период. Однако именно эти вроде бы мирные десятилетия равнодушно-«протокольно» рубят ветви фамильного дерева, пережившего, казалось бы, более страшные события вместе со всем народом: геноцид, гражданскую, региональную и мировую войны.
Характерное для автора смешение времен — он вытаскивает их, как бочонки лото из красного мешочка, — удивительно логично ложится на сегодняшние дни, которые буквально цитируют события, происходившие в стране ровно сто лет назад: они тоже присутствуют на страницах книги. Как любовь и верность, доносы и предательства — настоящая жизнь реальных людей.
А люди в ней именно реальные. «Монастырский крест» — еще одна часть атласа личной семейной истории автора, четвертая книга «Александрапольской (уже) тетралогии». Ее роднят с предыдущими не только родственные связи героев и крепко заваренные принципы отношения к миру и обществу жителей города Александрополя, которые невозможно вытравить ни ссылкой, ни смертью детей, ни угрозой собственной гибели. Это еще и основополагающая роль женщины. Женщина становится основательницей рода, предопределяет жизненные пути детей, ложится в землю за тех из них, кого не смогла похоронить, и принимает на себя все последствия мужского выбора. И даже если она не может или не хочет подхватить крест упавшего близкого человека, в ее силах почистить его и завернуть в чистое и мягкое. Сохранить.
И это внимательное отношение к родным рассказывает о прошлом порой не меньше, чем письма и фотографии. Потому что позволяет восстановить уничтоженные лица на снимках, ненаписанные строки, вырванные из книги страницы и никогда не произнесенные вслух слова. Тем более что за реальными документами часто стоит смерть: черные доносы и извещения о выбывших адресатах тоже пишутся на белой бумаге. И на такой же бумаге рождаются под пытками признания в несовершенных грехах, хотя вместо них хотелось сочинить письмо маме.
Но на ней же можно написать и жизнь, посвятив книгу всем, кто уже никогда ее не прочтет. И линейность времени здесь действительно не имеет никакой силы.
Наталья Мешкова – Залибекян